(1754–1841), типичнейший консерватор во всем и националист. Это был горячий патриот: именно он написал волнующий манифест 1812 года по поводу вторжения Наполеона в Россию , и именно его влияние определило решение Александра I сражаться до конца. Но прежде всего он был поборником греческой и славянской церковной традиции в литературном языке. В борьбе против карамзинистов Шишков насчитывал среди своих сторонников таких людей, как Державин и Крылов , а среди молодого поколения – Грибоедова , Катенина и Кюхельбекера , но дух времени был против него, и он потерпел поражение. Его лингвистические сочинения, несмотря на их зачастую дикий дилетантизм, интересны проницательностью, с которой он различает оттенки значений слова, благоговейным, хотя и малообразованным интересом к древней русской литературе и фольклору и великолепным русским языком, которым они написаны.
Николай Михайлович Карамзин. Портрет кисти Тропинина
Поэты, собравшиеся под знамена Шишкова, представляли собой довольно пестрый сброд, и их нельзя причислить к одной школе. Но поэтических последователей Шишкова от карамзинских отличало то, что только они продолжали традицию высокой поэзии. Вот эти-то приверженцы высокого и стали любимой пищей для шуток карамзинистов, соединившихся в литературном обществе «Арзамас ». Следующее поколение никогда не читало шишковистов и помнило их только по остроумным эпиграммам их противников. (Так, высмеивая страсть Шишкова к «чисто русским» словам, армазасцы шутили, что он вместо фразы «Франт идет из цирка в театр по бульвару в галошах» написал бы: «Хорошилище грядет по гульбищу из ристалища на позорище в мокроступах»). Но по крайней мере два поэта из шишковской партии представляют большую самодовлеющую ценность, чем любой из карамзинистов до Жуковского . Это Семен Бобров (ок. 1765–1810) и князь Сергей Ширинский-Шихматов (1783–1837). Поэзия Боброва замечательна богатством языка и блистательной образностью, полетом воображения и истинной высотой замысла. Главным произведением Шихматова была патриотическая «лироэпическая» поэма в восьми песнях Петр Великий (1810). Она длинна и лишена повествовательного (как и метафизического) интереса. Но стиль ее замечателен. Такого насыщенного и орнаментированного стиля в русской поэзии не встретишь до самого Вячеслава Иванова .
Адмирал Александр Семёнович Шишков. Портрет работы Дж. Доу
Последователей Карамзина было больше, и они заняли столбовую дорогу русской литературной традиции. Но эта группа, пока не появляются Жуковский и Батюшков , не поражает талантами. Поэты-карамзинисты отбросили большие темы и «высокий штиль» XVIII века и посвятили себя легким формам поэзии, подобным poésie lеgère [лёгкая поэзия] во Франции. Самый видный из этих поэтов – Иван Иванович Дмитриев (1760–1837), друг Карамзина и, как и он, уроженец Симбирска. Главным его стремлением было писать стихи таким же отточенным и изящным стилем, каким написана карамзинская проза. Он писал песни, оды – более короткие и менее возвышенные, чем оды Державина и Ломоносова , элегии, эпиграммы, басни, сказки в стихах, наподобие Лафонтена , и написал знаменитую сатиру на плохих одописцев того времени (1795). Все эти стихи очень изящны, но изящество Дмитриева устарело задолго до его смерти, как и вся его поэзия, странная игрушка рококо во вкусе безнадежно канувшей в прошлое эпохи.
Другие поэты карамзинского круга – Василий Львович Пушкин (1770–1830), дядя великого племянника, писавший гладкие сентиментальные пустячки и автор Опасного соседа (1811); это поэма, живая и забавная, но очень грубая, в жанре бурлеска; и А. Ф. Мерзляков (1778–1830), эклектический последователь стареющего классицизма, писавший стихи во всех жанрах, но наиболее преуспевший в жанре песни. Успех сборников песен – «песенников» – характерная черта карамзинского времени. Песенники содержали народные и литературные песни. Последние большей частью были анонимными, но несколько поэтов благодаря своим песням стали известными. Самыми прославленными из поэтов-песенников были Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий (1752–1829), Дмитриев и Мерзляков. Некоторые их песни поются до сих пор и стали народными. Но в песнях Дмитриева и Нелединского народный элемент – вещь чисто внешняя. Это и не субъективная, эмоциональная поэзия; они так же условны, как старые песни Сумарокова , с той разницей, что классическая условность чувственной любви заменена новой, сентиментальной условностью, а ритмическое разнообразие старого поэта – изящной убаюкивающей монотонностью. Только мерзляковские песни действительно близки к фольклору. Одна-две из них даже стали в России самыми популярными.
Более новую субъективную поэзию представлял Гаврила Петрович Каменев (1772–1803), которого называли первым русским романтиком. Он был первым русским последователем Карамзина в том смысле, что сделал свою поэзию выразительницей собственного эмоционального опыта. Он пользовался новой стихотворной формой – «германской», лишенной рифм, и находился под сильным влиянием Оссиана и Юнга.
Николай Михайлович Карамзин. Видеолекция
Новая субъективная поэзия стала приобретать по-настоящему искренний тон и действенные формы выражения только в руках поколения, родившегося после 1780 года и открывшего Золотой век поэзии . Элегии Андрея Тургенева (1781–1803), ранняя смерть которого стала серьезной потерей для русской поэзии, ранние сочинения Жуковского , чей перевод Элегии Грея (Сельское кладбище ) появился в 1802 г., были первыми ласточками Золотого века. Но по-настоящему отличие этого нового, наступившего времени начинает ощущаться в зрелых сочинениях Жуковского, начиная с 1808 г. и далее.
Но не только карамзинисты развивали легкую поэзию. Оригинальным писателем, не принадлежавшим к шишковистам, но враждебным Карамзину, был князь Иван Михайлович Долгорукий (1764–1823), внук княгини Натальи Долгорукой, которая была автором восхитительных воспоминаний. Порой ворчливый и ребячливый, в добрые минуты он производил приятное впечатление своей непринужденностью, простотой и хорошо воспитанной наивностью. Долгорукий старался сделать темой своей поэзии смысл и простые радости домашней жизни. Он тщательно избегал всякой сентиментальности и чувствительности. Его проза, особенно же необычный алфавитный словарь друзей – Храм моего сердца – имеет те же качества, что и его стихи, и является хорошим образцом чистого разговорного русского языка, не зараженного иностранным влиянием и литературной модой.
С Ломоносова словесность разделяется на публицистику, литературу и т.д.
17в- Ломоносов-реформа русского стихосложения, которую он провел вслед за Тредиаковским, он развил его мысль дальше. "Письмо о правилах российского стихотворства" не только ямб, хорей, но и анапест в сочетании с ними. между рифмы восьми и шестистопные.
Сумароков- создатель репертуара первого русского театра. Сотрудник академического журнала "Ежемесячные сочинения" и "Трудолюбивая пчела".
Дмитриев Александр Иванович - поэт и переводчик.
Державин- "Фелица" Прославление великую императрицу Екатерину 2.Человек как неповторимая индивидуальность. Он создает ряд образцов лирических стихотворений ("Снегирь")
Жуковский В.А. - русский поэт один из основоположников романтизма в русской поэзии, переводчик, критик (сентиментализм). "Сельское кладбище", "Вадим новгородский ", "Людмила"-переделка Бюргеровской "Леноры". Литературное общество "Арзамас" - шуточная борьба с консерватизмом. "Молитва русских". Автор первого гимна России. "Иван царевич и серый волк"
Крылов И.А. - публицист, поэт баснописец. 236 басен.
1785- "Клеопатра" трагедия, не сохранилась.
1786 - Филомена".
"Бешеная семья"- сочинитель.
Карамзин Н.М. - историк, крупнейший русский литератор эпохи сентиментализма. "Русский стерн". Создатель одного из первых обобщающих трудов по истории россии "История Гос-ва Российского". Редактор "Московского журнала". Обогатил язык новыми словами (впечатление, влияние, влюбленность, трогательный, замечательный и т.д.). "Письма русского путешественника", "Бедная Лиза". Интересуется внутренним духовным миром человека, его стихи говорят на "языке сердца".
Пушкин-создатель русской национальной литературы - "Говори как пишешь и пиши как говоришь". Пушкин выступил наследником и продолжателем «революции в искусстве» XVIII - начала XIX в., собирателем опыта как первых реалистов - «поэтов действительности», так сентименталистов и романтиков - этих «поэтов чувства и сердечного воображения», преодолев при этом односторонность раскрытия человека, свойственную тем и другим, навсегда освободив литературу от той исторически обусловленной художественной ограниченности писателей прошлого, которая порождала эстетическую невыдержанность их творчества. Задача такого реформирования обобщить художественный опыт человечества. Пушкин был продолжателем дела, начатого Тредиаковским, Ломоносовым и Сумароковым. Вместе со своими современниками Карамзиным и Жуковским он предпринял грандиозный труд по построению новой русской литературы как части и наследницы литературы мировой. Перенесение норм одного жанра в пределы другого оказывалось важным средством пушкинского стиля. Отсюда поражавшее современников ощущение новизны и необычности пушкинского письма. Благодаря этому же Пушкин смог отказаться от принципиального деления средств языка на "низкие" и "высокие". Это явилось условием решения им важнейшей задачи - синтеза языковых стилей нового национального русского языка.
Тема 4. Языковая реформа Карамзина "Карамзинисты и Шишковисты".
К концу 18в. в России встает вопрос о литературном языке. Была литература, но не было литературного языка, был церковный, а так же многие(большинство) знали французский.
Карамзин предлагает взять за основу французский язык и перевести его на русский согласно французскому синтаксису. Языковая реформа Карамзина противостояла Ломоносовскому принципу "Трех штилей" - писать так, как говорить. Заимствования - стремление образовать новый литературный язык. Он решительно отказался от тяжелой и не соответствующей духу русского языка немецко-латинской синтаксической конструкции, введенной Ломоносовым. Вместо длинных и неудобопонятных периодов Карамзин стал писать ясными и краткими фразами, используя как образец легкую, изящную и логически стройную французскую прозу. Поэтому суть реформы Карамзина не может быть сведена к сближению книжных норм с формами разговорного языка дворянского света. Карамзин и его сподвижники бы ли заняты творчеством общенационального языка, литературного и разговорного одновременно, языка интеллектуального общения, устного и письменного, отличающегося как от книжного стиля, так и от бытового просторечия, дворянского в том числе. Осуществляя эту реформу, Карамзин, как это ни странно может показаться, ориентировался на языковые нормы не романтизма, а французского классицизма, а также на язык французского Просвещения XVIII века
Сопротивления Шишкова. Александр Семен. Шишков русский писатель, адмирал. 1976г- член литературной российской академии
"Беседы любителей русского языка" Попытка осуществления славяноведения при российских университетах.
Считал, что французский синтаксис и пунктуация уничтожат национальность. («Хочешь погубить народ - истреби его язык»)В противовес европеизму Шишков выдвинул идею народности литературы - важнейший признак далекого от классицизма романтического мироощущения. Получается, что Шишков тоже примыкал к романтикам, но только не прогрессивного, а консервативного направления.
В 1803 году Шишков выступил с «Рассуждением о ста ром и новом слоге российского языка». Он был за возвращение литературы к устному народному творчеству, к народному просторечию, к православной церковнославянской книжности.
Он упрекал «карамзинистов» в том, что они поддались соблазну европейских революционных лжеучений. Иногда критика его была меткой и точной. Шишкова возмущала уклончивость и эстетическая жеманность в речи Карамзина и «карамзинистов»: он считал, что вместо выражения «когда путешествие сделалось
потребностью души моей» Можно сказать просто: «когда я полюбил путешествовать»
Сущность полемики между шишковистами и карамзинистами.
Классицизм, влиятельное литературное направление, державшее в своей власти художественное творчество более чем в течение столетия, не окончательно сошел со сцены в первой четверти XIX в.
Делаются попытки приспособить его к новым историческим условиям, отыскать в нем целесообразное в социально-этическом и художественном отношениях. В рассматриваемое время шел процесс дифференциации внутри этого литературного направления, который вел к распаду системы.
В конце 80-х годов XVIII в. Державин организовал литературный салон, посетителями которого были А. С. Шишков, Д. И. Хвостов, А. А. Шаховской, П. А. Ширинский-Шихматов. Все они были активными сторонниками классицизма и создали литературное общество „Беседа любителей русского слова" (1811 -1816), в которое входили также И. А. Крылов и Н. И. Гнедич. А. С. Шишков, оказавшийся теоретиком общества, отчего его сторонники получили наименование „шишковистов",- публицист, настроенный реакционно, противник даже слова „революция" („Слава тебе, русский язык, что не имеешь ты равнозначащего сему слова! Да не будет оно никогда в тебе известно... "). „Рассуждение о любви к отечеству" - пример реакционной интерпретации патриотизма. Защищая русское самодержавие и церковь, Шишков выступал против „чужеземной культуры". Такая позиция привела его и шишковистов к неприятию языковой реформы Карамзина и европейских симпатий этого писателя и его группы.
Разгорелся спор шишковистов с карамзинистами. Хотя социальные позиции их отнюдь не были противоположными (и те и другие были монархистами) , „европеизированному" языку карамзинистов Шишков противопоставил национальную языковую архаику. В „Рассуждении о старом и новом слоге российского языка", по существу, он воскрешал устаревшее для XIX в. учение Ломоносова о трех штилях, особенно превознося высокий штиль. В „Беседе" читались оды, „пиимы", трагедии, одобрялись произведения столпов русского классицизма. Однако влечение к национальной самобытности, свойственное членам „Беседы", было общественно ценной тенденцией, особенно когда она обращала писателей к реальным сторонам русской жизни, что весьма успешно осуществлял Державин в стихотворениях типа „Евгению. Жизнь Званская", „Приглашение к обеду".
Выдающихся успехов достиг в этом отношении И. А. Крылов. Классицизм эволюционировал в сторону реализма, эта тенденция всегда была заметна в низких и средних жанрах - комедиях, сатирах, баснях, эпиграммах.
Сейчас, кажется, никто не подвергает сомнению то обстоятельство, что уже в царствование Александра I и Николай Карамзин, и Александр Шишков являлись политическими единомышленниками-консерваторами. Однако до сих пор бытует устойчивый миф о противостоянии Карамзина и Шишкова, созданный ещё в XIX веке либеральными мемуаристами и публицистами и «канонизированный» в советской историографии. Дескать, в споре о том, как развиваться русскому литературному языку, либерал, западник, сентименталист и реформатор русского языка Карамзин однозначно победил консерватора, квасного патриота и литературного «архаиста» Шишкова, требующего опираться исключительно на церковнославянский язык и отказываться от употребления иностранных слов. Однако, как водится, всё было гораздо сложнее и интереснее
В 1803 году Шишков опубликовал трактат «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». В нём он подверг критике карамзинский «новый слог», то есть лексические, фразеологические и стилистические заимствования из французского языка, характерные для сентиментализма, главным представителем которого в русской литературе был Карамзин. Он и его последователи обвинялись Шишковым в том, что они заражены «неисцелимою и лишающею всякого рассудка страстию к Французскому языку». В описании Шишкова галломания выглядела как тяжкая духовная болезнь, поразившая русское общество:
«Они (французы. - А.М.) учат нас всему: как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять. Мы без знания языка их почитаем себя невеждами и дураками. Пишем друг к другу по Французски. Благородные девицы наши стыдятся спеть Русскую песню». Всё это, по его мнению, чрезвычайно опасно для самой будущности русского государства и народа, поскольку «ненавидеть свое и любить чужое почитается ныне достоинством». В своих позднейших «Записках» Шишков красочно добавлял: «Обезьянство наше даже и купчихам нашим вскружило голову. Они из величавых и красивых нарядов своих переодевшись в какое-то безобразное рубище, похожи стали на лысых обезьян»
Галломания, граничащая с русофобией, была, по Шишкову, cледствием вытеснения или полного отсутствия национального воспитания. «Начало оного («крайнего ослепления и заблуждения». - А.М.) происходит от образа воспитания: ибо какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у Французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим».
Подобное положение, по Шишкову, являлось совершенно недопустимым, ибо означало, по его мнению, что французы, по сути дела, завладели Россией без единого выстрела и господствуют в ней:
«Они запрягли нас в колесницу, сели на оную торжественно и управляют нами, а мы их возим с гордостию, и те у нас в посмеянии, которые не спешат отличать себя честию возить их!». В итоге, заявлял Шишков, возникло своего рода моральное рабство, которое по своим последствиям хуже физического порабощения, всё же оставляющего надежду на грядущее освобождение: «Народ, который все перенимает у другого народа, его воспитанию, его одежде, его обычаям наследует; такой народ уничижает себя и теряет собственное свое достоинство; он не смеет быть господином, он рабствует, он носит оковы его, и оковы тем крепчайшие, что не гнушается ими, но почитает их своим украшением».
Но каким же образом могла возникнуть подобная ситуация? Шишков объяснял это следующим образом:
«Когда сообщением своим сближились с чужестранными народами, а особливо Французами, тогда вместо занятия от них единых токмо полезных наук и художеств, стали перенимать мелочные их обычаи, наружные виды, телесные украшения, и час от часу более делаться совершенными их обезьянами. <…> Мы кликнули клич (курсив здесь и далее Шишкова. - А.М.), кто из Французов, какого бы роду, звания и состояния он ни был, хочет за дорогую плату, сопряженную с великим уважением и доверенностию, принять на себя попечение о воспитании наших детей? Явились их престрашные толпы; стали нас брить, стричь, чесать». С точки зрения Шишкова, даже «и самый благоразумный и честный чужестранец не может без некоторого вреда воспитать чужой земли юноши».
Процессы всеобщей нравственной деградации, «растления», «заразы», предшествующих революции, по Шишкову, начались прежде всего в результате массового наплыва галлицизмов в русский язык и заимствования чужих обычаев. Всё это однозначно расценивалось им как своеобразная подрывная акция со стороны сознательных и бессознательных врагов России, которые «вломились к нам насильственно и наводняют язык наш, как потоп землю». А это вело к разрушению нравственных устоев общества. Любопытно отметить известный параллелизм взглядов на язык Шишкова и Жозефа де Местра , который писал: «Всякое вырождение отдельного человека или целого народа тотчас же дает о себе знать строго пропорциональной деградацией языка». Впрочем, ещё Екатерина II после разрыва отношений с революционной Францией «запретила учить в духовных училищах французскому языку, как проводнику развратных мнений».
По Шишкову, сугубая вина карамзинистов состояла в том, что, вводя в русский многочисленные кальки с французского, они игнорировали собственное языковое богатство, что в перспективе могло привести к неминуемой деградации («доведем язык свой до совершенного упадка»). При этом Шишков приводил в своём «Рассуждении» немало примеров действительно анекдотического характера (правда, не указывая, откуда он их взял):
«Вместо: деревенским девкам навстречу идут цыганки (пишут. - А.М.): пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся Фараонит (здесь и далее курсив Шишкова. - А.М.). Вместо: жалкая старушка, у которой на лице написаны были уныние и горесть: трогательный предмет сострадания, которого уныло-задумчивая физиогномия означала гипохондрию. <…> И проч.»
В своей критике подобных языковых «извращений» Шишков часто оказывался прав, хотя при этом сам неоднократно впадал в другую крайность. Так, он упрекал карамзинистов в том, что они «безобразят язык свой введением в него иностранных слов, таковых например как: моральный, эстетический, эпоха, сцена, гармония, акция, энтузиязм, катастрофа и тому подобных». В качестве «Русско-Французских слов» и «нелепого слога» он приводил такие прижившиеся к настоящему времени в русском языке слова, как «переворот», «развитие», «утончённый», «сосредоточить», «трогательно», «занимательно».
Богатство «Русского» языка, по Шишкову, ни с чем несопоставимо, тем более с французским: «Французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них величествен, краток, силен, богат; сравните их с Французскими духовными писаниями, и вы тотчас сие увидите» . Тем более недопустимы были, согласно Шишкову, заимствования из современных французских книг: «Надлежит с великою осторожностию вдаваться в чтение Французских книг, дабы чистоту нравов своих, в сем преисполненном опасностию море, не преткнуть в камень», ибо «нигде столько нет ложных, соблазнительных, суемудрых, вредных и заразительных умствований, как во Французских книгах» .
Причины подобного отношения Шишкова к французской литературе и французам очевидным образом определялись полным неприятием идей Просвещения и негативным опытом Французской революции, реализовавшей эти идеи на практике. Ненависть к французам и одновременно боязнь их пронизывают сочинение Шишкова, являются его непременным фоном. В «Рассуждении» Шишков с одобрением, как образчик истинно русского слога и высокого стиля, приводит обширный фрагмент из речи Александра Суворова , в котором консервативное восприятие революционной Франции даётся в чрезвычайно яркой и рельефной форме:
«Сия страна расточенна, растерзана, без власти, без законов, без подчинения. <…> Тамо царствуют днесь неистовые, неблагословенные кровопийцы. <…> народ сей упражняется в бесчисленных новоумышляемых суетах, совращающих Европу: коснулся благочестия, коснулся правительства: пренебрег древние, пренебрег живые примеры: мечтает изобретать и непрестанно гласит новое просвещение, новые составы всего, новые права человечества: умы и сердца многих неразумных ядоупоил погибельным своим учением. <…> Вы (французы. - А.М.) превратили правила, нрав правлений; поколебали учрежденное верою, отъяли сладчайшее упование, сладчайшее утешение человечества: вы породили дерзостнейшие и пагубнейшие мнимовдохновенных, мнимопросвещенных, общества: тьмы тем человеков вами совращены: но се наипервее совращено и разрушено собственное отечество ваше! - О колико паче зубов змиевых язвительнейший, не сыновний, не отечественный дух».
Неприятие Шишковым французского языка и культуры носило идейный, консервативно-охранительный характер, было обусловлено стремлением противопоставить просвещенческому проекту собственную, национальную, русско-православную традицию, ядром которой являлся язык. При этом язык выступал в понимании Шишкова как субстанция народности, квинтэссенция национального самосознания и культуры.
«Язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык <…> Где нет в сердцах веры, там нет в языке благочестия. Где нет любви к отечеству, там язык не изъявляет чувств отечественных. Где учение основано на мраке лжеумствований, там в языке не воссияет истина; там в наглых и невежественных писаниях господствует один только разврат и ложь. Одним словом, язык есть мерило ума, души и свойств народных». Язык помимо прочего имеет важную государствообразующую функцию: «Он же соединяет всех самыми крепкими узами. Опытами доказано, что в сопряжении областей не составляют они совершенного единства тела и души, доколе языки их различны; и напротив того самые разделенные и отторженные одна от другой области, имеющие один язык, сохраняют в себе некое тайное единодушие, которого ни рука власти, ни рука времени разрушить не могут».
Для национально ориентированных русских мыслителей, подобных Шишкову, язык оставался фундаментальным началом народного воспитания, основой основ (следует отметить, что согласно гипотезе Сепира - Уорфа именно через язык усваивается понятийная система во всём её национальном своеобразии. Каждый национальный язык формирует у его носителей особую, неповторимую модель мира. Кроме того, язык является самым мощным способом воздействия на формирование личной системы ценностей).
Пафос критики Шишкова определялся также его общей установкой, состоящей в том, что он считал: современный ему русский язык должен формироваться прежде всего на собственной традиционной основе (идея противопоставить церковнославянский язык наплыву иностранных слов в русский язык принадлежала Михаилу Ломоносову и была развита им в сочинении «О пользе книг церковных»), которую он представлял следующим образом:
«Древний Славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российского языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сродного ему Эллинского языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины и многие другие Христианские проповедники».
Под «древним Славенским языком» Шишков имел в виду церковнославянский, отождествляемый им, в свою очередь, со славянским праязыком. Шишков творил миф о языке, делая это с определёнными идеологическими и культурно-политическими целями. Согласно творимому Шишкову мифу русский язык через церковнославянский выступает прямым «наследником» античной языческой греческой древности и христианско-православной Византии. Шишков утверждал: «Под именем Славенских, Славено-Российских и Русских книг можно разуметь различных времен слоги, или язык в смысле слога, как то слоги Библии, Патерика или Чети-миней, слова о полку Игоревом, старинных грамот, Несторовой летописи, Ломоносова и проч. Во всех оных слог или образ объяснения различен; но чтоб Славенской и Русской язык были два языка, то есть, чтоб можно было сказать это Славенское, а это Русское слово, сего различия в них не существует».
Отметим, что в XX веке схожие взгляды отстаивал идеолог евразийства, известный историк, лингвист и филолог Николай Трубецкой :
«Русский язык из всех славянских языков имеет за собой наиболее долгую и непрерывную литературную традицию. Путем непрерывного преемства он восходит к старо-церковнославянскому, то есть к потенциально общеславянскому литературному языку конца эпохи праславянского единства. Благодаря органическому слиянию в русском литературном языке церковнославянской стихии с великорусской словарь русского языка необычайно богат. Богатство это заключается именно в оттенках значения слов. <…> Сопряжение великорусской стихии с церковнославянской сделало русский литературный язык совершеннейшим орудием как творческой мысли, так и художественного творчества. Без церковнославянской традиции русский язык вряд ли бы достиг такого совершенства. <…> Сопряжение церковнославянской и великорусской стихии, будучи основной особенностью русского литературного языка, ставит этот язык в совершенно исключительное положение. Трудно указать нечто подобное в каком-нибудь другом языке».
Нельзя утверждать, что Шишков якобы призывал писать на церковнославянском: «Я не то утверждаю, - говорил он в «Рассуждении», - что должно писать точно Славенским слогом, но говорю, что Славенский язык есть корень и основание Российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту. И так в нем упражняться и из него почерпать должно искусство красноречия, а не из Боннетов, Волтеров, Юнгов, Томсонов и других иностранных сочинителей». Юрий Лотман доказывал: идея Шишкова о том, что русский литературный язык должен основываться на церковнославянской лексике, является не возобновлением старинной национальной традиции, а последствием воздействия европейской культуры романтизма XVIII века.
Оппоненты Шишкова приписывали ему мысль о полной недопустимости каких-либо заимствований из других языков и культур. «Шишков впадал в крайность, полностью отрицая целесообразность всяких заимствований». Бесспорно, своего рода «лингвистический национализм», граничащий с изоляционизмом, был присущ Шишкову. Но всё же его взгляды на проблему языковых заимствований были не столь уж примитивны. Во всяком случае, он не отрицал в принципе самой возможности языковых (как и всех прочих) влияний. Всякие прямые заимствования Шишков отвергал, полагая, что в русском языке имеются все необходимые корни, для того чтобы выразить принципиально новые понятия, появившиеся в других языках. С другой стороны, под влиянием полемики с оппонентами Шишков следующим образом окончательно сформулировал свои взгляды на проблему языковых заимствований: «Кто желает действительную пользу приносить языку своему, тот всякого рода чужестранные слова не иначе употреблять должен, как по самой необходимой нужде, не предпочитая их никогда Российским названиям там, где как чужое так и свое название с равной ясностию употреблены быть могут».
Шишков наметил собственную программу исправления «Русского» языка:
«Возвращение к коренным словам своим, и употребление оных по собственным своим о вещах понятиям <…> хотя бы оные по отвычке от них нашей сначала и показались нам несколько дики» . С его точки зрения, несмотря на известное «повреждение нравов», в России пока сохранялись остатки мощной культурно-религиозной традиции, которые можно и нужно было использовать: «Мы оставались еще, до времен Ломоносова и современников его, при прежних наших духовных песнях, при священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, при умствованиях о християнских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию; а не тем развратным нравам, которым новейшие философы обучили род человеческий и которых пагубные плоды, после толикого пролития крови, и поныне еще во Франции гнездятся».
Дискуссия, развязанная Шишковым в его «Рассуждении», лишь формально носила филологический характер. Полемика вокруг «Рассуждения» явилась одним из центральных эпизодов в формировании протославянофильских умонастроений, была ничуть не менее значимой, чем последующие споры славянофилов и западников, обострив вопрос о возможности выбора «самобытного» пути развития России. Марк Альтшуллер так определяет основные черты взглядов шишковистов: «Россия в своем развитии должна прежде всего ориентироваться на свое национальное прошлое: на древнеславянские основы культуры, на традиционно сложившиеся в русском быту морально-этические нормы, на прочно устоявшиеся формы феодально-монархических отношений» . Необходимо также подчеркнуть, что взгляды Шишкова нельзя определять как прямолинейно «антизападные»: в отличие от французской он любил и ценил итальянскую и немецкую культуры.
В 1811 году началось постепенное сближение Шишкова с Карамзиным. Тогда возникло литературное объединение русских консерваторов, ядро которого составляли так называемые архаисты, противники сентименталистского «нового слога»: Александр Шишков, Гаврила Державин, Иван Крылов и другие, - «Беседа любителей русского слова». «Беседа» была консервативной по своему составу и идейной направленности. Первоначально она состояла из 24 действительных членов и из членов-сотрудников. К числу действительных членов «Беседы» принадлежали Иван Крылов, Сергей Ширинский-Шихматов, Алексей Оленин, Дмитрий Хвостов, Александр Лабзин, Александр Шаховской и другие. В числе 33 почётных членов были главнокомандующий Сергей Вязмитинов, Фёдор Ростопчин, Михаил Философов, Павел Голенищев-Кутузов, Александр Голицын, Михаил Сперанский, Владислав Озеров, Михаил Магницкий, Сергей Уваров, Василий Капнист, Алексей Мусин-Пушкин, Санкт-Петербургский митрополит Амвросий (Подобедов), епископ Вологодский Евгений (Болховитинов) . С членами «Беседы» искал контакты Жозеф де Местр .
Одним из вызывавших удивление историков фактов было наличие имени Карамзина в списках почётных членов «Беседы». Одним из первых отметил это обстоятельство Михаил Лонгинов : «Общество, имеющее главною целию противодействовать влиянию Карамзина и его школы, избирает того же Карамзина в почетные члены! Видно, слава его была слишком популярна и прочна, если «Беседа» была вынуждена на такой непоследовательный поступок. Видно, отсутствие его имени в списке членов какого бы то ни было литературного общества само по себе было бы формальным осуждением его принципов и целей» . На самом же деле ничего удивительного или парадоксального в этом не имелось. К тому моменту политические позиции Карамзина и Шишкова во многом сблизились. Хотя дело отнюдь не ограничилось сближением исключительно на идейной почве.
Весной 1816 года, во время ожидания аудиенции у Александра I , произошло и личное знакомство Карамзина с Шишковым. По словам Николая Греча , Карамзин рассказывал, как первый раз встретился с Шишковым на приёме у великой княгини Екатерины Павловны. Карамзин первым делом заявил Шишкову: «Я не враг ваш, а ученик: потому что многое высказанное вами было мне полезно, и если не все, то иное принято мною, и удержало меня от употребления таких выражений, которые без ваших замечаний были бы употреблены» . С этого момента «они были если не друзьями, то по крайней мере добрыми искренними знакомыми». Вероятно, сближение двух прежних литературных оппонентов всё же происходило не гладко. 14 февраля 1816 года Карамзин писал: «Нынешний день буду у Державина обедать со всеми моими смешными неприятелями, и скажу им: есмь един посреде вас, и не устрашуся!» . В письме от 18 февраля того же года он рассказывал: «Славный мой обед с неприятелями не был для них весел: все сидели нахмурясь, хотя я и старался забавлять их грамматикою, синтаксисом, этимологиею. Добрый старик Державин вздумал было произвести меня в члены Российской Шишковской Академии, но я сказал ему, что до конца моей жизни не назовусь членом никакой Академии и не буду ни в каком так называемом ученом обществе». Впоследствии, впрочем, позиция Карамзина изменилась.
В октябре 1818 года Карамзин по просьбе Шишкова, который стал после прочтения карамзинской «Истории» его поклонником, написал речь для торжественного собрания академии 5 декабря 1818-го. 10 октября 1818 года он писал Ивану Дмитриеву : «Добрый Шишков одобрил эту речь, не знаю, искренно ли?». Помимо всего прочего в ней содержалось следующее утверждение: «Петр Великий, могущею рукою своею преобразив отечество, сделал нас подобными другим Европейцам. Жалобы бесполезны. Связь между умами древних и новейших Россиян прервалася навеки» .
В этом же году по предложению Шишкова Карамзина избрали членом академии. Политические взгляды и литературные вкусы их к тому времени существенно сблизились под влиянием занятиями русской историей. Приязнь Шишкова к Карамзину после прочтения «Истории» зашла так далеко, что он предложил Карамзину создать совместное литературное объединение . В письме к Ивану Дмитриеву от 14 декабря 1822 года Карамзин писал: «Добрый Шишков убеждает меня завести вечера для чтений и бесед о литературе; но что читать? С кем и о чем беседовать? Могу представить ему только Блудова и Дашкова, в надежде на его голубиное незлобие» . На торжественном заседании академии в конце декабря того же года под председательством Александра Шишкова Карамзин был «намерен читать о Годунове, а князь Шаховской две сцены из Энеиды; Воейков что-то о Ломоносове в стихах». Инициатива Шишкова закончилась ничем, но отношения были сохранены. 1 июля Карамзин писал Дмитриеву: «Люблю его (Шишкова. - А.М.) за доброе сердце». По словам Александра Стурдзы , Шишков «чистосердечно и публично отрекся от прежних своих невыгодных мнений о писателе Карамзине <…> маститый старец полюбил в нем человека, преклонил голову перед изящной чистотой его слога, одним словом, влюбился в его творения и в него самого» .
Таким образом, вопрос о победителях в полемике шишковистов и карамзинистов «достаточно сложен». Марк Альтшуллер указывает на тот факт, что, хотя большинство филологов и историков XIX и тем более XX века считало безусловными победителями карамзинистов, Юрий Тынянов ещё в 1929 году писал: «Не очень распространен тот факт, что не Карамзин победил Шишкова, а, напротив, Шишков Карамзина. По крайней мере, в 20-х и 30-х годах было ясно многим, что в «Истории государства российского» Карамзин сдал свои стилистические позиции своим врагам» <…> Ныне, после работ Юрия Лотмана, Бориса Успенского, Бориса Гаспарова, Виктора Живова и других, вопрос о победителях и побеждённых должен решаться гораздо серьёзнее и по-иному.
Полемика, разгоревшаяся вокруг карамзинской реформы в области литературного языка и стилистики, обычно именуется борьбой шишковистов и карамзинистов , то есть сторонников Н.М. Карамзина, защитников нового слога, и сторонников А.С. Шишкова, защитников старого слога. В 1803 году А.С. Шишков выпустил книгу «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» . В этом же году карамзинист П.И. Макаров выступил на страницах журнала «Московский Меркурий» с рецензией «Критика на книгу под названием «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». В журнале «Северный Вестник» было помещено «Письмо от неизвестного » на книгу Шишкова, приписываемое М.Т. Каченовскому или Д.И. Языкову , где высмеивались лингвистические позиции защитников старого слога. А.С. Шишков в 1804 году публикует «Прибавление к сочинению, называемому «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», или Собрание критик, изданных на сию книгу, с примечаниями на оные». В 1809 году выходит в свет перевод Шишкова двух статей Лагарпа с предисловием и примечаниями, в 1810 году в журнале «Цветник» – статья карамзиниста Д.В. Дашкова «Рассмотрение перевода двух статей из Лагарпа с примечанием переводчика». А.С. Шишков печатает в 1811 году «Рассуждение о красноречии священного писания с присовокуплением» и «Разговоры о словесности». В этом же году выходит книжка Д.В. Дашкова «О легчайшем способе возражать на критику» , где были подведены итоги почти десятилетней борьбы. На стороне А.С. Шишкова выступали журналы реакционно-правительственного лагеря «Корифей, или Ключ литературы» (1802–1807), «Друг просвещения» (1804–1806), религиозно-мистические журналы «Сионский Вестник» (1806), «Друг юношества» (1807–1815) и др. На стороне защитников нового слога были журналы либерального направления «Московский Меркурий» (1803) П.И. Макарова, «Северный Вестник» (1804– 1805) и «Лицей» (1806) И.И. Мартынова, альманах «Аглая» (1808–1810, 1812) П.И. Шаликова; передовые журналы начала XIX века, связанные с «Вольным обществом любите- лей словесности, наук и художеств»: «Журнал Российской словесности» (1805), «Цветник» (1809–1810) А.Е. Измайлова и А.П. Бенитцкого и др. Защитники старого слога обвиняли молодых писателей в порче языка, пренебрежении лексическим богатством языка славенороссийского, употреблении славенских слов в других «знаменованиях», создании новых слов, расшире- нии семантического объема слов, употреблении иноязычной лексики. Замечены были и синтаксические особенности реформы Н.М. Карамзина. Как писал Н.И. Греч, «последователи Шишкова предавали проклятию новый слог, грамматику и коротенькие фразы, и только в длинных периодах Ломоносова и тяжелых оборотах Елагина искали спасения русскому слову» В своих работах А.С. Шишков и его сторонники исходили из положения о неизменяемости литературного языка . Занимаясь анализом древнерусских, старославянских и современных текстов, Шишков не мог не заметить, что эти тексты отличаются друг от друга, но эти наблюдения приводят автора к положению: «чем древней язык, чем меньше он пострадал переменами, тем он сильнее и богаче». Следовательно, для Шишкова наиболее совершенным является язык древности, в истории русского литературного языка – славенороссийский язык, сохранивший в чистоте первоначальное значение почти всех коренных слов, в грамматическом отношении находящийся ближе других языков к праязыку. Все те изменения, которые произошли в языке в течение нескольких столетий, Шишков объявляет порчей языка, делом рук новомодных писателей. Конечно, ряд наблюдений А.С. Шишкова заслуживает внимания современных лингвистов, но, как справедливо писал Л.А. Булаховский, попытки некоторых отечественных филологов 30–50-х годов изобразить Шишкова крупной языковедческой фигурой представляют преувеличенно большую дань объективности. Все высказывания Шишкова сводятся к одному: к бесплодной попытке приостановить развитие русского литературного языка. Мысли Н.М. Карамзина о связи языка и мышления, о постоянном развитии языка, о связи языка с историей народа, о взаимовлиянии языка и литературы развивают его сторонники. Основная мысль карамзинистов – историческая изменяемость литературного языка самого по себе, независимо от желания или нежелания писателей, критиков, ученых.
В соответствии с направленностью общих лингвистических взглядов участники полемики решали конкретные вопросы русского литературного языка.
Если для сторонников Шишкова основное ядро литературного языка – лексика церковнославянская, то для карамзинистов – нейтральная русская лексика . Недаром карамзинисты писали: «Антагонисты новой школы без дондеже и бяху не могут жить, как рыба без воды». С точки зрения А.С. Шишкова, литературный язык во все времена должен подчиняться одним и тем же законам: «Пристойному употреблению в высоком, среднем и простом слоге, изображению мыслей своих по принятым издревле правилам и понятиям». Почти во всех работах А.С. Шишкова и его сторонников подчеркивается мысль, что эмоциональную приподнятость, торжественность, которыми должны отличаться литературные произведения.
По мнению Шишкова, было только два пути в развитии русского литературного языка: обратиться к языку старых церковных книг или создать новый книжный язык на французский манер, что пытались делать, с его точки зрения, писатели и поэты начала XIX века: «Издатель «Московского Меркурия» везде говорит «мы», означая этим словом шайку писателей, вооружившихся против славенского языка». Карамзинисты никогда и нигде не отрицали важную роль старославянского языка в формировании русского литературного языка, не отрицали авторитетность языковой и литературной деятельности различных писателей, терпимо относясь ко всем жанрам литературы. В полемике, обостренной до предела, противники часто не понимали друг друга. Так, издатели журнала «Друг просвещения» защищают славянизмы лоно, уста, хотя никто из карамзинистов «не вооружался» против их использования. Совершенно необоснованными были тревоги А.С. Шишкова, утверждавшего: «Запрети нам писать конь, возница, всадник, вертоград, молниеносный, быстропарящий , и словесность наша не лучше будет камчадальской». Против употребления первых трех слов никто из ка- рамзинистов не протестовал, но слова вертоград и быстропарящий действительно относились к числу лексем устарелых, непонятных читателю начала XIX века. Карамзинисты ратовали за литературный русский язык, «обогатившийся славянским (в прошлом) и отделившийся от него, как употребляют его Державины, Карамзины, Дмитриевы – без излишней примеси обветшалых славянских слов».
Многие исследователи отмечают несерьезность, ненаучность доводов участников полемики, указывая на формы борьбы тех и других: клевета и доносы шишковистов, эпиграммы, шутки карамзинистов. С этим трудно согласиться. В статьях защитников нового слога много серьезных лингвистических наблюдений и выводов, хотя карамзинисты не были языковедами по профессии. Кроме того, статьи карамзинистов не могли представлять собою образцы научного слога, так как сторонники сближения книжного языка с живой речью апеллировали к широкому кругу читателей, стремясь привлечь их на свою сторону в борьбе с защитниками старины. В этой ситуации эпиграммы были более острым оружием, более эффективно способствовали популяризации идей карамзинистов, чем статьи и рецензии. Больше всего нападок архаистов вызывало употребление иноязычных слов, которыми, по мнению Шишкова и его пуристически настроенных последователей, карамзинисты наводняли свои произведения, пренебрегая богатствами родного языка. А.С. Шишков приписывает защитникам нового слога «нелепую мысль, что должно коренной, древний, богатый язык свой бросить и основать новый на правилах чуждого, несвойственного нам и бедного языка французского»
В статьях и рецензиях последователей Карамзина отчетливо проводятся две идеи:
1) «Нельзя восставать против всякого иностранного слова... Некоторые чужестранные слова совершенно необходимы»,
2) «Только не должно пестрить языка без крайней осторожности»
В полемике о старом и новом слоге впервые было обращено внимание широких кругов читателей на целый ряд важных вопросов языкознания, намечен круг проблем, над разрешением которых работала творческая мысль русских лингвистов в течение двух столетий: вопрос о происхождении русского литературного языка, вопрос об основных исторических этапах в развитии русского литературного языка, вопрос о двух типах русского литературного языка: книжном и разговорном, о специфике различных стилей речи и многие другие. При обсуждении конкретных лингвистических вопросов, как и при обсуждении общих лингвистических проблем, карамзинисты обнаружили глубокое понимание законов развития русского литературного языка, выступили как более прогрессивная группа в борьбе с защитниками старого слога, архаистами, пуристами, на что указал еще В.Г. Белинский в рецензии на сборник «Сто русских литераторов»: «Шишков боролся с Карамзиным: борьба неравная! Карамзина с жадностью читало в России все, что только занималось чтением; Шишкова читали одни старики... На стороне Шишкова, из пишущих, не было почти никого; на стороне Карамзина было все молодое и пишущее». В.Г. Белинский отдает должное знаниям Шишкова в области церковнославянского языка, но отказывает ему в каких- либо заслугах в истории русского литературного языка, так как «все его усилия погибли втуне, не принесши плода». Н.Г. Чернышевский в рецензии на сочинения В.Л. Пушкина также упоминает о борьбе шишковистов и карамзинистов: «Споры эти вовсе не составляли такого сильного движения в тогдашней литературе, как думали в последнее время... Поэтому мы – которые смотрели бы на обе партии с одинаковой холодностью, если бы под словами не таилась мысль, слабая, робкая, неясная, но все-таки мысль, – сочувствуем одной стороне, находим полезным и справедливым, что другая сторона была побеждена в этой борьбе... Но, как бы то ни было, все-таки борьба карамзинской школы с шишковскою принадлежит к числу интереснейших движений в нашей литературе начала нынешнего века; все-таки справедливость была на стороне партии Карамзина».
Основные выводы
1. В конце XVIII – начале XIX века складываются синтаксические нормы русского литературного национального языка, хотя их кодификация относится к более позднему времени (первая половина XIX века).
2. Продолжается отбор всех жизнеспособных элементов словарного состава русского литературного языка, освоение заимствованных слов, калькирование, закрепление за славянизмами определенных стилистических функций, создаются новые русские слова.
3. В процессе формирования русского литературного национального языка важную роль сыграл Н.М. Карамзин, который стремился сблизить письменный литературный язык и живую разговорную речь образованных людей своего времени, дать образцы литературной разговорной речи в различных жанрах художественной литературы, освободить литературный язык от устарелых языковых единиц, пополнить словарный состав русского языка новыми словами, русскими и иноязычными. Недостаток карамзинской реформы заключался в узком понимании объема живой разговорной речи, элементы которой могут быть использованы в литературном языке.
4. В начале XIX века вокруг карамзинской реформы развернулась полемика защитников старого слога и сторонников нового слога. По всем лингвистическим вопросам (употребление славянизмов, заимствований, синтаксических моделей и т.п.) защитники реформы Карамзина высказали прогрессивные суждения. Основной недостаток полемики – невнимание к самой актуальной проблеме литературного языка XIX века: сближению его с народной речью. Демократизация русского литературного языка связана с творчеством писателей более позднего времени (20–30-е годы XIX века): декабристами, И.А. Крыловым, А.С. Грибоедовым, А.С. Пушкиным.
К середине XIX века относится оформление современного литературного языка на широкой народной основе . Родоначальником современного литературного языка является Пушкин . В деле преобразования русского литературного языка у Пушкина было много предшественников, и один из таких предшественников Карамзин.
Все исследователи отмечают сложность литературных процессов первой четверти XIX века: классицизм долго не сдает позиции, ему противостоит сентиментализм, уступающий в 20-е годы дорогу романтизму; за сохранение в литературе высокого слога ратуют и участники «Беседы любителей российского слова», и декабристы, хотя политическая основа их выступлений совсем разная; в среде декабристов находятся и романтики, и классики; существует два романтических течения: психологический романтизм и гражданский романтизм , очень сложно взаимодействующие друг с другом. Карамзинские преобразования литературного языка и языка художественной литературы нашли продолжателей в лице В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова, П.А. Вяземского, с которых начинается новый период рус- ской литературы.
Возникают литературные общества, где решаются вопросы развития русской литературы, литературного языка и языка художественной литературы: «Дружеское литературное общество» (1801), предвосхищающее «Арзамас»; «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств» (1811), на заседании которого читают свои работы лингвисты (проф. Болдырев, А.X. Востоков, М.Т. Каченовский, И.И. Давыдов); консервативная «Беседа любителей российского слова» (1811), куда входили, однако, Г.Р. Державин и И.А. Крылов; ее противник – «Арзамас», где читали свои произведения В.Л. Пушкин, В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, молодой А.С. Пушкин; общество «Зеленая лампа». Важную общественную роль продолжают играть журналы «Вестник Европы» 1802–1830 годов, «Сын отечества», «Соревнователь просвещения и благотворения» 1818–1825 годов, появляются декабристские альманахи: «Полярная звезда» 1823–1825 годов А.А. Бестужева и К.Ф. Рылеева, «Мнемозина» (1824) В.К. Кюхельбекера и А.И. Одоевского. Писатели, общественные деятели, филологи, «любители отечественного слова», как и в начале века, спорят о путях развития русского литературного языка и русской литературы. «К концу 1810-х годов романтизм прочно завоевывает основные позиции в русской поэзии, создает свою систему жанров, закладывает основы самостоятельной эстетики, добивается первых ощутимых успехов в критике. 1820-е годы составляют новый этап в развитии поэзии, связанной с деятельностью Пушкина, поэтов его круга и поэтов-декабристов»
8. 2. Дискуссия о «новом слоге». Взгляды Шишкова и его сторонников
Вокруг «нового слога» в течение двух первых десятилетий XIXв. разгорелась ожесточенная общественная борьба, разделившая на два лагеря – сторонников и противников карамзинской реформы – не только писателей и критиков, но и более широкие круги общества, преимущественно молодежи.
Фигура Карамзина находится в центре литературной жизни: на него нападают и ему поклоняются, его творчество – объект жесточайшей критики и эстетический ориентир.
Общественная борьба по поводу «нового слога» протекала в условиях политической реакции, войн, которые царская Россия вела против революционной, а затем наполеоновской Франции. Французский язык стал рассматриваться как источник революционных идей, что порождало резко отрицательное отношение к нему, сменившее собою недавнее увлечение.
Борьба против «нового слога» связывалась и с борьбой против галломании.
В полемике о старом и новом слоге толкование языковых вопросов оказывалось производным от идеологических, эстетических и общекультурных позиций спорящих сторон.
Основным противником Карамзина и его языковой реформы выступил адмирал А.С. Шишков. В 1803 г. он опубликовал «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». В этом произведении он высказывает недовольство «излишним» употреблением иностранной лексики последователями Карамзина, ему не нравится, что читая книгу, он видит в ней «вместо разбойника – бандита, вместоосмотра – визитацию, вместодействия – сцену, вместоуныния – меланхолию ».
Шишков всячески высмеивает «кудреватость» прозы Карамзина.
В 1811 г. накануне Отечественной войны с Наполеоном Шишков получил назначение на должность статс-секретаря, он был автором патриотических манифестов к дворянству, воодушевлявших его на патриотические подвиги. Позднее Шишков был назначен на пост министра народного просвещения и руководил цензурой. Он состоял также в должности Президента Академии Российской.
В 1811 г. он организовал для распространения своих идей и для объединения литературных единомышленников литературное общество «Беседа любителей русского слова». Вокруг Шишкова группируются защитники классицизма, противники новых направлений в литературе: сановники (министр просвещения А.К. Разумовский, министр юстиции адмирал Н.С. Мордвинов) и поэты (Г.Р. Державин, И.А. Крылов, И.И. Дмитриев, А.С. и Д.И. Хвостовы). В «Беседе…» помимо старших архаистов состояли и «младоархаисты»: П.А. Катенин, А.С. Грибоедов, В.К. Кюхельбекер. Их сближала идея национальной самобытности литературы и литературного языка. «Беседа…» издавала журнал «Чтения в Беседе любителей русского слова».
Единомышленники Карамзина вступили в литературную полемику с Шишковым. В журнале «Московский Меркурий» за 1803 г. его издатель, верный последователь Карамзина П.И. Макаров опубликовал пространную статью под названием «Критика на книгу под названием «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». Это была настоящая отповедь Шишкову, в которой отстаивалась закономерность нововведений сентименталистской школы в области языка и стиля.
Сторонники и защитники «нового слога» В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский, В.Л. Пушкин, Д.В. Дашков, М.Н. Макаров в 1810 г. организовали «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств». В разные годы в нем состояли Д.Н. Блудов, Н.И. Греч, А.Х. Востоков, Д.И. Языков, А.Е. Измайлов, Е.А. Баратынский, Ф.Н. Глинка, А.А. Бестужев, О.М. Сомов, Д.Н. Блудов, С.С. Уваров и др.
В 1810–1812 гг. общество стало центром оппозиции шишковизму и выпускало «Санкт-Петербургский вестник», издание полемически направленное против литературного «архаизма», редактором которого был Измайлов. В обществе было несколько литературных течений: (1) филологически-экспериментаторское, образцом для реформ русской словесности для них служила немецкая модель. Это течение представляли И.М. Борн, А.Х. Востоков. Они стремились обогатить русскую литературу новыми темами, новыми жанрами, новыми стиховыми формами, главным образом, восходящими к античности, проявляли тенденцию к известной архаизации литературного стиля; (2) французская группа, представители которой опирались на нормы, канонизированные в теории позднего французского классицизма и усвоенные карамзинизмом (Н.Ф. Остолопов, А.Е. Измайлов и др.). Они культивируют «средние» жанры: басня, сказка, сатира; поэтические мелочи: песню, мадригал, эпиграмму; (3) авторы, тяготевшие к антропологической и натурфилософской проблематике, и, соответственно, к философской и натурфилософской оде (Ф.И. Ленкевич, И.П. Пнин). В 1811–1812 гг. в Вольном обществе было собрано ядро будущего «Арзамаса», созданного в 1814 г.
Карамзин в эти годы устранился от полемики, т.к. он всецело отдался работе над «Историей государства Российского» и всерьез не воспринимал себя главою русской сентименталистской школы, созданной им еще в молодые годы, в самом начале творческого пути.
Карамзинисты и шишковисты расходились по вопросу о месте и роли церковнославянизмов в русском литературном языке, по вопросу о роли заимствований и калек.
Карамзин считал старославянский и русский языки разными языками, а Шишков – двумя стилевыми разновидностями одного и того же языка. Шишков считал русский язык разговорной формой церковнославянского, как это считалось еще в XVIIв.
Шишков и его сторонники исходили из положения о неизменяемости литературного языка. Для Шишкова наиболее совершенным являлся язык древности – славянороссийский язык, сохранивший в чистоте первоначальное значение почти всех коренных слов, а в области грамматики находящийся ближе других языков к праязыку. Все те изменения, которые произошли в языке в течение нескольких столетий, Шишков объявляет порчей языка. Для сторонников Шишкова основное ядро литературного языка составляет церковнославянская лексика. Он призывал к употреблению таких слов, которые к тому времени уже были забыты, вроде союзов убо, иже; гобзование («урожай, изобилие»),големый («великий»). Писатель, по мнению Шишкова, должен ориентироваться на славянский язык. Языковое вольнодумство для него было проявлением политической неблагонадежности, незнание церковнославянского языка – признаком отпадения от веры.
Щедрое использование славянизмов само по себе вовсе не служило для Шишкова признаком «правильного» языка. Хотя, по сравнению с ломоносовскими кодификационными установками, Шишков значительно расширил сферу использования «славянских» слов, однако представления об иерархичности словесности (и, следовательно, письменного языка) оставались для него незыблемыми. Выбор стилевого (и языкового) регистра для Шишкова по-прежнему жестко зависит от описываемого «предмета», от его места в тематической (и, соответственно, в жанровой) иерархии. Поэтому в писаниях, не имеющих отношения к высокому стилю, употребление высоких славянизмов представлялось Шишкову в принципе неуместным. Обыкновенные вещи, по Шишкову, должны описываться обыкновенными словами. Борьба с «новым слогом» ведется под лозунгом простоты. Мышление иерархически организованными стилями делало принципиально невозможным смешение высокого стиля и языка «обыкновенных разговоров»: «Можно сказать: «препояши чресла твоя и возьми жезл в руце твои» и можно также сказать:«подпояшься и возьми дубину в руки» , то и другое в своем роде и в своем месте может примерно быть; но начав словами«препояши чресла твоя» , кончить:«и возьми дубину в руки» , было бы смешно и странно». Шишков выступает здесь против смешения «высокого», книжного, и «простого», разговорного, языков.
Шишков отрицательно относился к простонародному бытовому языку, считал его «площадным», грубым, недостойным употребления в литературе.
Шишков отстаивал жизненность ломоносовской теории «трех стилей», ратовал за сохранение стилистической дифференцированности литературного языка. Стремление карамзинистов писать все произведения одним и тем же слогом расценивалось им как литературное якобинство, сопоставлялось с революционными устремлениями сделать всех людей равными.
В.Д. Левин писал, что во второй половине XVIIIв. происходит размывание, разрушение «теории трех стилей»: (1) распространение сферы употребления высокой «славянской» лексики за пределы высоких жанров и вообще за пределы высокого стиля. Во многих художественных произведениях, публицистических, научных, исторических сочинениях, даже в мемуарной литературе, стали широко употребляться славянизмы, причем это связано не столько со стремлением «возвышаться к важному великолепию», сколько вообще с представлением об образцовом книжном языке, пригодном для любой серьезной темы, серьезной «материи»; (2) чрезвычайно активное использование варваризмов и калек, главным образом в письмах, записках, мемуарах, деловых документах. Фонвизин, который в «Бригадире» зло высмеивал галломанов, сам употребляет в своих письмах огромное количество иностранных слов.
И Карамзин, и Шишков намеревались упорядочить, кодифицировать «послеломоносовскую» языковую стихию. В этом смысле Шишков (субъективно ощущавший себя охранителем и восстановителем) был реформатором в не меньшей степени, чем Карамзин. Только направленность их реформаторских устремлений была принципиально разной. Шишков стремился упорядочить литературный язык именно как язык книжный, его главная задача – очистить язык от наслоений устной речи, в первую очередь, от всех форм заимствований. Карамзин мечтал о создании универсального языка европейского типа, который мог бы быть равно пригодным и для изящной словесности и для разговора в хорошем обществе, приблизить книжный язык к языку разговорному.
Языковая программа карамзинизма предполагает принципиальную установку на узус, а не на стабильную норму. Литературный язык в принципе ориентируется на разговорную речь и подчиняется ей в своем развитии. Естественным следствием такой установки является стремление избавиться от специфически книжных элементов, поскольку они осмысляются как таковые, – прежде всего от славянизмов, неупотребительных в разговорном общении и возможных лишь в письменном тексте.
Славянизмы – постольку, поскольку они ощущаются как таковые, т.е. поскольку они невозможны в разговорной речи, – расцениваются карамзинистами как чужеродный элемент в русском языке; соответственно они наделяются эпитетами с отрицательной стилистической характеристикой – славянизированный слог обыкновенно квалифицируется как жесткий, а также грубый, дикий и т.п.
Восприятие славянизмов как чужеродных элементов в русском языке соответствует у карамзинистов восприятию церковнославянского языка как чужого, иностранного языка. Они рассматривают церковнославянский и русский языки – в синхронно-функциональном плане – как разные языки, в то время как Шишков и его сторонники, исходя из представления о том, что русский язык непосредственно развился из церковнославянского, рассматривает эти языки – в диахронном плане – в принципе как один и тот же язык, единый в своей субстанциональной сущности. Шишков, понимая «славенский» и «русский» как один язык, называет русский литературный язык «славенороссийским».
Признание церковнославянского и русского самостоятельными и независимыми (равноправными) языками приобретает принципиальное значение в полемике карамзинистов с «архаистами», и карамзинисты постоянно и настойчиво подчеркивают в полемических выступлениях свое отношение к церковнославянскому как к иностранному языку. Сторонники Шишкова, исходя из диахронической перспективы (взгляд на русский язык с точки зрения его прошлого), рассматривают как инородные элементы те заимствования, которые приобрел русский язык в процессе своего развития; поскольку при этом считается, что русский язык произошел из церковнославянского, славянизмы заимствованиями не признаются. Карамзинисты, исходя из синхронной перспективы (взгляд на русский язык с точки зрения его настоящего), рассматривают как инородные элементы в русском языке как раз славянизмы, т.е. заимствования из церковнославянского языка, поскольку церковнославянский язык признается вообще другим языком, отличным от русского.
Язык карамзинистов явно ориентируется на разговорную речь светского общества или на социальный диалект дворянской элиты. Славянизмы осмысляются как речевые признаки приказного сословия или семинаризмы.
Церковнославянский язык связывался с национальным началом, тогда как разговорная речь культурной элиты подчеркнуто космополитична. Ориентация литературного языка на разговорную речь вообще связана с европеизацией русской культуры и при этом разговорная речь европеизированной части русского общества имеет по существу интернациональный характер, будучи насыщена заимствованиями и семантическими кальками. Литературный язык этого рода не столько объединяет общество, сколько разъединяет его, и вместе с тем он явно способствует международным культурным контактам: литературный язык призван обеспечить прежде всего адекватную передачу того содержания, которое может быть выражено на европейских языках. Литературный язык, ориентированный на разговорную речь дворянской интеллигенции, приобщает русскую культуру к западноевропейской цивилизации. Этот язык выступает как средство международного общения, объединяя просвещенные сословия в разных странах; однако в пределах нации он оказывается в полной мере доступен лишь избранной части общества.
Церковнославянская традиция воспринимается Шишковым в качестве национальной традиции. При этом представление о церковнославянском языке как о «коренном» языке-предке, а о русском языке как о результате порчи этого коренного языка в процессе повседневного употребления (которая ставится в прямую связь с разного рода иноязычными влияниями), обусловливает возможность объединения в языковом сознании славянизмов и архаических русизмов.
Боясь проникновения в Россию вместе с французской лексикой революционных идей и материалистической философии XVIIIв., Шишков выступал против злоупотребления заимствованиями. При этом он впадал в крайность, отвергая все иноязычные слова. Такой подход называетсяязыковой пуризм (от лат.purus– «чистый»). Шишков отрицал все интернациональные термины, призывал изгнать все бытовые заимствования из французского языка. Он выступал как против лексических заимствований, так и против семантических и морфологических калек французских слов. Шишков решительно выступал против заимствования таких слов, какреспублика, революция, и вместе с тем против таких калек, какпереворот .
Шишков предлагал заменять заимствования новыми словами, образованными из старославянских и общеславянских корней: # фортепиано – тихогром, калоши – мокроступы, бильярд – шарокат. Арзамассцы сочинили такую фразу:«Франт идет по бульвару в калошах из театра в цирк» и ее перевод в духе Шишкова:«Хорошилище идет по гульбищу в мокроступах из позорища на ристалище» .
Борьба Шишкова с заимствованиями не была обоснованной. Но в отношении критики многих фразеологических новообразований карамзинистов Шишков зачастую был прав. Многие новообразования отличались искусственностью, претензиями на изящество. К слабым сторонам языка карамзинистов относились его изысканность, возвышенность. Шишков выступал за простоту, ясность литературного языка, против манерности и искусственности.
Шишков провозгласил самобытность строя мышления каждого народа, в том числе и русского, отраженную в своеобразии его языка. Это импонировало поэтам-декабристам, которые вели борьбу за народность русской литературы и русского языка, за их самобытность.
К 1817 г. эта общественная борьба по вопросу о «новом слоге» затихает, сходит на нет. Общество «Арзамас» распалось, Жуковский получил назначение преподавателя в царскую семью. Само общество было неоднородно, в него входили люди с различными политическими взглядами – и будущие декабристы (Муравьев), и реакционеры (Блудов, Уваров). Против «Арзамаса» выступали «младоархаисты» – прогрессивные литераторы, боровшиеся за широкую демократизацию литературного языка.
Борьба велась вокруг формы, манеры литературного выражения. И те и другие отстаивали прошлое состояние языка. Они не видели основы для развития языка, недооценивали значение живой разговорной бытовой речи. Русский язык может быть оторван от своих исторических истоков, от простонародной лексики. Русский язык не может развиваться в отрыве от лучших достижений языков Западной Европы. Языку нельзя навязывать нормы сверху. Русский язык должен развиваться на основе народной речи.